Александр Прозоров - Слово шамана [= Змеи крови]
Он прихлопнул лошадь ладонью по крупу, и та помчалась вперед, к самым первым рядам. Здесь Тирц перешел на шаг, продолжая посматривать по сторонам в поисках единственного шанса для измученного отряда. Всадники перевалили очередной гребень, спустились в узкую и длинную прогалину. Под копытами непривычно гулко отозвалась земля.
— Стоять! — вскинул физик руку, спрыгнул вниз и торопливо разбросал снег.
Есть! Под толстым слоем снега действительно скрывался неширокий, закованный в лед ручей.
— А ну, слезайте! — скомандовал ближним татарам Тирц. — Лед колите! Весь! Вот от сих и до сих, на сто шагов в длину.
Воины, не очень понимая, чего добивается русский, но все-таки надеясь на его находчивость, принялись кромсать лед кто имеющимися топориками, а кто толстыми острыми ножами. В стороны полетели сверкающие осколки, снег начал темнеть от сочащийся под него воды.
— Что ты делаешь, Менги-нукер? — поинтересовался подъехавший ближе Девлет-Гирей.
— Тепло ищу… — Тирц нервно потер рукой подбородок. — Раз вода течет и не замерзает, значит под ней тепло, так?
Он растолкал воинов, вошел прямо в ручей, по локоть опустил руки в мерзлую воду, выпрямился и довольно захохотал. С пальцев его медленно стекала вниз голубоватая глина.
— Копать, всем копать! — мгновенно понял его мысль бей. — Глину на берег выбрасывайте! Скорее, русские уже близко.
— Ну что, слезай, — оставив нукеров работать, вернулся к своему коню и гарцующей рядом шаманке Тирц. — У нас тут снова намечаются роды. Готовься.
На этот раз тряпками ничего не выстилали — глиняную фигуру выкладывали прямо на снегу. Физик с помощью ножа придавал голове хотя бы приблизительные человеческие формы, а степняки в это время, торопливо таская шлемами и руками грязь из русла на берег, выкладывали руки, туловище, ноги.
— Московиты! Я вижу московитов!
— Вот черт! — Тирц посмотрел на получившиеся под четырехметровым телом куцые двухметровые ножки, но времени доделывать скульптуру до правильных пропорций уже не оставалось: — Ведьма, иди сюда! Начинай!
— Мы… — голос шаманки дрогнул. — Мы оставили суму со всеми моими припасами… В шатре…
— Ва, Аллах… — Алги-мурза, заметно побледнев, вцепился рукой себе в куцую бородку.
— Что Аллах?! — повернул к нему лицо русский. — Нож давай, и шапку. Надеюсь, ведьма, нужные слова ты в шатре не забыла?
«Если из мертвой глины сложить бездыханного человека и наполнить его сердце кровью нежити, то слова жизни смогут оживить даже его…»
Старинная присказка единственного сохранившегося в причерноморских землях древнего степного рода, отзвук неведомых знаний, сгинувших вместе с открывшими их народами под напором юных энергичных цивилизаций. Великая тайна предков, замаскированная под обычную сказку. Сказку, которая остается таковой, пока неожиданно не понимаешь, что нежить — это ты сам. Потому, что человек, которому предстоит родиться только через четыреста пятьдесят лет, не может быть для этого мира нормальным существом.
— Ты не забыла нужные слова, ведьма?
— Нет, ифрит, — покачала шаманка головой и взяла протянутые татарином оружие и войлочный подшлемник. — Много крови впитается…
— Впитается не прольется… Режь!
Стал ясно различим нарастающий дробный конский топот. Судя по звуку, преследователи обтекали сбившийся вокруг Менги-нукера татарский отряд с двух сторон, отрезая пути отхода. Теперь все зависело от того, как станут действовать стрельцы — либо, обнажив сабли, сразу ринутся в атаку, либо спешатся и, сблизившись на расстояние в половину полета стрелы, попытаются расстрелять степняков из пищалей.
Колдунья поднесла под руку Тирца подшлемник, потом резанула ножом наискось по внутренней стороне предплечья. Русский поморщился, но ничего не сказал. Кровь поструилась по пальцам, часто-часто закапала в шапку. Все терпеливо ждали, опасливо оглядываясь на маячащих на ближних взгорках всадников в алых тегиляях.
Наконец подшлемник наполнился почти до краев. Шаманка протянула своему хозяину тряпочку, которую тот сразу прижал к ране, потом пошла к глиняному уродцу. Ударом ножа пробила ему в груди широкую, глубокую дыру, перешла к голове, прорезала глубже щель рта, что-то туда опустила, замазала. Вернулась к груди, вылила всю кровь в приготовленное отверстие, потом бросила туда же всю шапку и замазала ее глиной.
— Они спешиваются, Менги-нукер.
— Вижу, — кивнул Алги-мурзе русский.
Что же, стрельцы поступали вполне разумно. Какой смысл кидаться в атаку и терять людей в сече, если окруженные в заснеженной степи враги не имеют никаких припасов? Немного терпения, и они сами передохнут от холода и бескормицы. А захотят вырваться из кольца — пусть сами кидаются под свинцовый жребий, напарываются грудью на бердыши, подставляют дурные головы под острую сталь.
Женщина подошла к голове коротконогой глиняной фигуре, присела рядом с тем местом, где должно находиться ухо, прошептала что-то одними губами — и отскочила в сторону. В глиняной куче произошли изменения. Некое странное, невидимое глазу, но ощутимое душой превращение. Появилась та неуловимая разница, которая позволяет отличить снятую с овцы шкуру — от шкуры живой овцы, клык оскалившегося волка — от выпавшего зуба, спину затаившейся куропатки — от мертвого камня.
— Где Девлет-Гирей? — русский затянул тряпицей рану на руке, и указал в сторону выстраивающихся между взгорками, ниже по ручью, стрельцов. — Их нужно отвлечь!
— Халил, Аяз, Таки! — послышался крик. — Разворачивайте свои сотни! На коней!
Оказывается, его услышали. Да и не удивительно: пятьдесят сотен воинов сгрудились вокруг глиняной фигуры — своей последней надежды на спасение. И поэтому ни один из них не шелохнулся, пока русский не ткнул вытянул в сторону голема своим пальцем, и не скомандовал:
— Вставай!
На протяжении нескольких мгновений ничего не происходило. Потом вязкие, истекающие ледяной водой руки приподнялись и разошлись в стороны.
— Ва-алла! — послышались радостные возгласы. Души воинов снова наполнились отвагой, а тела обрели новые силы. Татары устремились к скакунам, твердо зная: еще немного, один хороший натиск, и они победят.
— Вставай, — повторил Тирц, протягивая руки к голему: плоть от плоти, кровь от крови своей. — Вставай!
Глиняный ребенок послушался — перевалился на живот, оперся о землю руками, поднялся на короткие ножки. Остановился, немного склонил голову набок, словно пытаясь осознать происходящие внутри изменения.
